Пусть сбываются ваши мечты!
Память у людей конечна —
Так устроен человек,
Но ТАКОЕ надо вечно
Не забыть. Из века в век!
Л. Зазерский
Гаснет свет.
Метроном отсчитывает время…
22 июня 1941 года. Выпускники школ встречают рассвет, строят планы на будущее. За окнами просыпающихся домов кто-то собирается ехать с семьёй на дачу, кто-то мечтает о поездке к морю или к своей любимой бабушке…
Люди не знают ещё, что война уже внесла в их планы свои коррективы, и этим мечтам не суждено сбыться.
Метроном отсчитывает время…
Враг всё ближе и ближе к Ленинграду. Из города стараются эвакуировать детей. Первыми отправляют в тыл детские сады. Ладожское озеро. На берегу мамы и бабушки прощаются с малышами, провожают их на корабль. Все надеются на скорую встречу. Но и этим мечтам не суждено сбыться.
Когда корабль отплыл от пристани, как стервятники, налетели фашистские самолёты. Не пощадили беззащитных детей. Судно разбомбили. Невозможно передать словами, что чувствовали матери, видя гибель своих сыновей и дочек!
Белые детские панамки на чёрной воде… Это забыть невозможно!
Как реквием о погибших детях, звучит проникновенная песня Вадима Егорова «Белые панамки», дедушка которого был свидетелем этого страшного события.
Тревожные известия пришли и с железнодорожных станций. Эшелоны с детьми и подростками оказались на пути стремительно наступавших войск гитлеровцев и подверглись варварским налётам немецких лётчиков. Так, летом 1941 года на станции Лычково самолёты фашистов разбомбили эшелон из 12 вагонов. Сколько тогда погибло маленьких жителей Ленинграда, до сих пор неизвестно. В живых осталось только 18 детей.
Местные жители плакали, собирая по частям тела погибших. Алёше Осокину повезло: он потянулся за куклой и нашёл раненую двухлетнюю девочку. На одежду малышке мама пришила лоскутки с адресом, именем и фамилией девочки. Так узнали, что зовут её Ирина Зимнева. Её выходили и отправили обратно в Ленинград.
Об этой девочке снимут документальный фильм «Кукла Валечка». На месте захоронения маленьких ленинградцев поставят памятник. Но это произойдёт через много лет. А пока здесь безымянная братская могила — братская могила детей как доказательство кровавых преступлений фашистов против детства в годы Великой Отечественной войны.
Метроном отсчитывает время…
Что-то страшное надвигается на Ленинград, несёт с собой боль и страдания. Издалека слышится всё усиливающаяся дробь барабана и визжащая, словно пила, мелодия. «Пила» готова уничтожить всё на своём пути. Это эпизод «Нашествие» из 7 симфонии Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
8 сентября 1941 года замкнулось кольцо блокады. Знаменитый композитор создаёт своё бессмертное произведение, в котором пытается отразить всё происходящее языком музыки. Главное, он верит, что враг будет разбит. Сила воли и мужество ленинградцев — яркое доказательство этому. В финале симфонии провозглашается «торжество добра над злом». Но напишет Дмитрий Дмитриевич это позже. А пока его эвакуируют в Куйбышев, и с собой он увозит незаконченную партитуру 7 симфонии «Ленинградской».
Симфония ещё вернётся в блокадный город 9 августа 1942 года и прозвучит, как победный салют над варварским мракобесием.
Но до этого нужно дожить, дожить, казалось бы, в невыносимых условиях.
Метроном отсчитывает время…
С каждым днём условия жизни в городе становятся всё хуже и хуже. Нет отопления, электричества, не работает водопровод. С приближением суровой зимы всё острее чувствуется голод. Всё меньше пайки хлеба, всё длиннее очереди за ним. Люди начинают умирать от голода. Все тяготы наравне со взрослыми делят и дети.
Маленькие ленинградцы продолжают мечтать, но только мечты стали совсем другими.
Вот пятилетний мальчик ест горстями снег, думая, что это сахар, но он не становится слаще. Малыш горько плачет.
А этот ребёнок до войны мечтал научиться кататься на велосипеде, но во время бомбёжки осколком ему оторвало ногу. И эта мечта навсегда осталась мечтой.
Девочка идёт в госпиталь, где лежит её мама, и мечтает о том, чтобы она выздоровела. Но и этой мечте не суждено сбыться.
Метроном отсчитывает время…
Кажется, что силы ленинградцев на исходе. Но город не сдаётся. По «Дороге жизни», проложенной по льду Ладожского озера, в город везут продукты. Обратно машины везут истощённых людей.
Метроном отсчитывает время…
Урал. На станции Монетка Свердловской области из санитарного поезда выгружают раненых. Санитарам помогают школьницы-старшеклассницы, которых освободили от занятий. «Вдруг из одного вагона начали выносить носилки со скелетами, обтянутыми кожей. Все испугались, подумали, что выгружают трупы. Но тут я заметила, что у этих скелетов с провалившимися глазницами «живые» глаза». Так рассказывала о первой встрече с блокадниками Дубровина Манефа Ивановна – будущий детский врач, которая проработала терапевтом в Невьянске более сорока лет. Половина ленинградцев, а среди них были и дети, так и не поправились.
Метроном отсчитывает время…
18 января 1943 года — счастливый день. Блокада прорвана! Люди снова начинают верить в лучшее.
Вот фотография той поры. На ней мама и её две дочери. Этой семье повезло. Выжили все. Но они остались живыми одни из всего подъезда.
Метроном отсчитывает время…
27 января 1944 года. Закончилась долгая блокада Ленинграда, которая длилась 872 дня.
Зелёная лужайка? Нет. Это безымянные могилы Пискарёвского кладбища. Пятиконечной звездой отмечены могилы военных, дубовым листком — могилы ленинградцев. Сколько их здесь, погибших в годы блокады? До сих пор данные уточняются.
Родина-мать оплакивает своих детей. На памятнике эпитафия — слова Ольги Берггольц: «Никто не забыт, ничто не забыто».
Вместе с этими людьми погибли и их мечты.
Метроном отсчитывает время…
Звучит последний куплет песни «Белые панамки». Со сцены герои фотографий и наши современники обращаются ко всем со словами: «Это не должно повториться. Пусть сбываются ваши мечты». Так заканчивается спектакль нашего школьного театра, созданный на основе воспоминаний детей блокадного Ленинграда.
Я обнимаю свою младшую сестрёнку и вместе с ней повторяю: «Пусть сбываются ваши мечты».
Наталья Воронцова (шк.№3)
Если мы будем помнить…
В нашей семье есть традиция: каждый год на 9 Мая участвовать в шествии «Бессмертный полк», а затем возлагать цветы к "Вечному огню" – мемориалу павшим воинам в годы Великой Отечественной войны, который находится на площади Революции в моем родном городе Невьянске.
На гранитном постаменте мемориала высечены тысячи имен жителей Невьянска, погибших и пропавших без вести во времена военного лихолетья 1941 – 1945 годов. Мы ищем 23 ряд, где начинается буква «З», и пытаемся дотянуться до нее, чтобы обязательно возложить гвоздику на фамилию Зыкина Степана Павловича, моего прапрадедушки, пропавшего без вести в марте 1942 года. Таких гвоздик на гранитной плите уже немало. Многие, как и наша семья, приходят к мемориалу, чтобы отдать дань памяти павшим солдатам.
К сожалению, где находится захоронение моего прапрадеда, до сих пор нам неизвестно. Но мне всегда интересно было узнать о своём родном человеке - защитнике моего счастливого детства.
Татьяна Петровна Лысенкова, моя бабушка, рассказывала, что прапрадед - выходец из старообрядцев. Поэтому семейные устои были очень крепкие: почитали родителей, соблюдали религиозные праздники и порядок в хозяйстве, в доме каждый неукоснительно выполнял свои обязанности. Прапрадед был строгим, но с большой теплотой и заботой относился к жене и детям. Человеком в городе он был авторитетным. Не случайно его назначили директором Невьянского районного потребительского общества.
Но война разрушила это семейное благополучие. Степана Павловича призвали на фронт 1 сентября 1941 года рядовым красноармейцем в 1243 стрелковый полк 375 стрелковой дивизии, которая была сформирована в августе-сентябре 1941 года в Свердловской области. Уже в ноябре эшелоны с бойцами стали прибывать в Ярославскую область и вошли в состав 29-й армии Калининского фронта.
Из архивных исторических справок мне стало известно, что с января 1942 по март 1943 годов проходили ожесточённые и кровопролитные бои в Ржевско-Вяземском направлении, куда входили армии Калининского фронта. Для немцев было очень важно удержать город Ржев: отсюда они планировали совершить решающий рывок на Москву. Но мужество и героизм русских солдат сорвали планы фашистов. Однако «Ржевская мясорубка», как называли бои под Ржевом, унесла от 1,3 до 2,5 млн советских солдат (точное количество неизвестно), среди которых — и жизнь моего прапрадеда. Это были бои самых кровавых эпизодов Великой Отечественной войны. Такой являлась политика немецко-фашистских захватчиков по полному истреблению нашего народа.
Моя прапрабабушка Шура (Александра Яковлевна Зыкина), получив письмо о муже «Без вести пропавший» в марте 1942 года, долгое время не верила в его смерть и надеялась, что он вернётся с войны живой и невредимый. Она часто ночами доставала письма от своего любимого, которые успели всё-таки прийти в начале войны, плакала над ними, гладила строчки и перечитывала их уже в который раз. А в них с теплотой любящий отец спрашивал о здоровье детей и жалел её, милую жену, что теперь ей одной приходится справляться с делами.
И сколько таких, как моя прапрабабушка, ждавших своего героя?! И сколько таких, как мой прапрадед, пропавших без вести во время Ржевской битвы?! Судьба тысяч солдат неизвестна! Возможно, их похоронили в братской могиле подо Ржевом…
У моего прапрадеда осталось пятеро детей: Анфиса, Галина, Виктор, Людмила и Владимир. Самого младшего (Владимира) ему так и не удалось увидеть, потому что жизнь младенца только-только зародилась, а отца призвали на фронт. Каждый из его детей создал со временем свою семью. Родились уже свои дети, появились внуки, правнуки. И растёт крепкое родовое дерево Зыкина Степана Павловича. И никто и никогда не сможет разрушить и погубить это древо, если мы будем помнить о трагических и героических событиях, которые произошли с нашими родными в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов.
30 июня 2020 года состоялось торжественное открытие Ржевского мемориала, посвященного памяти советских солдат, павших в боях под Ржевом. У меня есть мечта — посетить места боёв, в которых принимал участие мой прапрадед, возложить цветы к Ржевскому мемориалу и поблагодарить солдат-героев, спасших наш мир от нацизма! Верю, что эта мечта обязательно осуществится…
Екатерина Лысенкова (шк.№4)
Кусочек чёрного хлеба
Война — это всегда преступление против человека, его жизни, а блокада Ленинграда — это еще и преступление против детей, многие из которых погибли от голода или остались сиротами, лишившись возможности быть счастливыми.
Моя прабабушка, Маркина Валентина Ивановна, пережила блокаду Ленинграда, но рассказывала об этом времени с неохотой. Она часто говорила: «Как выжили, до сих пор не понимаю…»
Самое удивительное для меня было наблюдать, как бабушка кушала всё с хлебом. Пельмени, арбуз и даже торт ела с хлебом. Один раз я не выдержала и спросила: «Бабуль, а почему ты всё ешь с хлебом? Это же невкусно. Да и разной еды у нас много, на всех хватит!»
Бабушка долго молчала, потом тяжело вздохнула, я слышала, и ответила: «Ты знаешь, внученька, с детства не могу наесться хлеба; если кусочек не съем, то, вроде, и не едала».
И поведала она мне историю из своего детства…
«Когда началась война, наша семья жила в Ленинграде. Отца призвали на фронт, и мы с мамой остались одни. Мне на тот момент было восемь лет, и я уже закончила первый класс. А во второй пошла, когда вокруг Ленинграда сжалось «кольцо из немцев».
Учиться я любила всегда, но в войну полюбила особенно сильно. Занятия не прогуливала, ведь знала, что после второго урока на перемене нам дадут тёплый ароматный суп. Не помню, с чем он был сварен, но этот запах, который раздавался по коридорам школы, я запомнила навсегда. К супчику очень хотелось хотя бы маленький кусочек хлеба, но его норму выдавали только дома.
Учительница была у нас молодой и доброй. Она нам читала много книг, рассказывала истории. Ах, как рассказывала… Закроешь глаза, и как будто нет войны! Возможности дома учить уроки у нас не было: света нет, тепла нет. Она знала об этом, поэтому никого никогда не ругала. Козицина Анфиса Федоровна, так звали нашу учительницу, учила нас мечтать и верить в светлое будущее. И мы верили, и мечтали. Но больше всего я мечтала о том, когда вернётся отец с войны, и я его обниму, а он подарит мне банку сгущенного молока.
…Новый год 1942 года был одновременно самым счастливым праздником и очень грустным. Ведь первая блокадная зима была особенно суровой. Голод и ужас смерти витали над каждым из нас. Но мы, дети, всё же получили в школе новогодние подарки: нам показали представление, потом накормили супом с лапшой и подарили по мандаринке. Она, как солнышко, согревала меня, когда я несла ее домой. Дома я положила ее около банки с еловыми ветками и в Новый год ела дольки мандаринки вприкуску с кусочком черного хлеба. Какое это было счастье!
... Но в основном еды не хватало всегда, да что там — не было вообще. Наверное, мы выжили только благодаря тому, что моя мама была очень строгой и хозяйственной. Она никогда не показывала мне продукты, которые получала по карточкам, а сразу прятала их в синий шкаф, под замок. Этот шкаф открывался строго по времени, и мне выдавали кусочек хлеба, иногда несколько картошин. Как я ждала этот спасительный кусочек черного хлеба и всегда удивлялась себе. Почему я раньше его никогда не ела, ведь он такой вкусный?! Теперь же я старалась всегда его съесть в последнюю очередь, не обронив ни одной крошечки, долго мусолила во рту, надеялась, что это поможет мне заглушить голод хоть ненадолго.
Этот голод преследовал меня везде и всегда. Сначала я его не чувствовала, потом с ним боролась, пытаясь про него забыть, но это было трудно. Он, как червяк, сидел в животе, сосал и поедал меня изнутри. Я думала, что к этому привыкнуть невозможно. Возможно…
Я очень обижалась на маму из-за того, что она заставляла меня много ходить, гулять по улице. Сил не было даже дойти до школы, иногда хотелось просто лечь и лежать. Однако через много-много лет я поняла, зачем она это делала, и очень благодарна маме. Ведь мой организм не сдался, а ноги не разучились ходить.
В школу же каждый день на уроки приходило всё меньше и меньше ребят. Мы понимали, что, скорее всего, мы их больше не увидим никогда…
Но вот наступило время, когда блокаду прорвали, а нас эвакуировали (или мама сама решила туда поехать, не знаю) в деревню Ряхи Кировской области, к родственникам. Я немного помню из этого, только то, что ехали в деревянных вагонах, было холодно, и все старались нас накормить, совали хлеб, и даже тушенку. Мама запретила мне кушать чужую еду и продолжала кормить меня лишь понемногу. Мне было непонятно: почему я не могу кушать столько, сколько хочу? И только потом я узнала, что многие, кто пережил блокаду, умирали от переедания.
Приехав в деревню, я несколько дней спала на теплой печке, просыпалась только покушать. За долгое время я впервые пила молоко, вкус которого совсем уж забыла. Тетушка плакала, когда видела меня в бане, она даже первое время ласково называла меня «костяшка».
В Ленинград мы больше не вернулись, остались жить в деревне. Война до деревни не дошла, но голод тоже был, и даже еще долго после войны. Мне кажется, я с этим чувством голода так и живу до сих пор…»
27 января — День снятия блокады Ленинграда — был особенным днем для моей прабабушки. В этот день она всегда пекла шанежки с картошкой, наливкой и раздавала их соседским детям. Улыбка сияла на ее лице, когда они уплетали выпечку, а она приговаривала: «У нас детства не было, так пусть хоть они порадуются».
Сейчас моей прабабушки уже нет в живых. Но её уважение к кусочку хлеба воспитало в нашей семье традицию бережного отношения к нему. Я сама собираю все крошечки и кормлю ими птиц, вспоминая рассказ прабабушки о самом вкусном кусочке черного хлеба во время войны.
София Сухнева (шк.№4)
Детские варежки
На самом деле Маргарите очень нравилась её жизнь, которую можно было описать всего в паре предложений: она любила, когда её называли Ритой, недавно окончила университет и теперь работала в местной газете, а все пророчили ей хорошее будущее с заезженными «далеко пойдёшь» и «тебя ждёт успешное будущее». У Риты была её небольшая и счастливая семья, состоящая из любимого мужа и маленькой Юли, которой в этом году исполнялось уже целых пять лет.
— Влад, у тебя точно никак не получится посидеть с Юлей?
Рита сидела на кухне, зажав телефон между плечом и ухом, и хмурилась, пытаясь найти выход из ситуации. На коленах её сидел и сам виновник этих маленьких хлопот, игриво подёргивая ногами в воздухе и елозя. Рита осторожно всё пыталась расчесать колтуны в волосах дочери и перевязать их лентой, но Юля постоянно вертела головой, отвлекаясь на сидящую на окне кошку.
— Нет, извини, никак не получится, моя смена заканчивается только через полтора часа, но ты сказала, что это поздно.
Муж на том конце линии вздохнул, и Рита закусила губу, пытаясь придумать, что же делать с Юлей. Голос Влада звучал раскаивающееся, однако его вины тут вовсе не было, Рита сама забыла, что по четвергам, он работал допоздна.
— Хорошо, ничего страшного, я… — она прервалась, чтобы придержать чужие волосы и расчесать особо строптивый колтун. — Я сейчас что-нибудь придумаю. Ладно, удачи тебе на остаток дня.
И Рита отключилась. Она бросила взгляд на часы: до выхода оставалось всего пятнадцать минут.
Она в спешке собиралась, приняв окончательное решение: дочь берёт с собой. Оставалось лишь надеяться, что старушка не будет против.
Спустя полчаса Рита стучалась в дверь чужой квартиры, держа тёплую ладонь дочери в своей руке. Дверь открылась, и лёгкая робкая улыбка появилась на морщинистом лице Марии Вячеславовны, когда она увидела прибывших. Рита тут же рассыпалась в извинениях:
— Извините, пожалуйста, дочь не с кем было оставить. Вы не будете против? — она указала неловко взглядом на Юлю, которая всматривалась своими большими светлыми глазами в незнакомое лицо
— Что вы, вовсе нет. Проходите.
Мария Вячеславовна шире открыла дверь, запуская гостей в квартиру. Они осторожно прошли внутрь, разуваясь, и пожилая женщина повела их в гостиную, где Рита усадила дочь в уголок на пуфик с просьбой вести себя спокойно. Дочь быстро кивнула, тут же отвлекаясь на трёхцветную кошку. Мария Вячеславовна и Рита же устроились на диване за кофейным столиком. Рита отказалась от любезно предложенного кофе и достала потрёпанный блокнотик из сумки. Мило улыбнулась:
— Начнём?
Мария Вячеславовна вновь сдержанно кивнула и смяла в руках недовязанные варежки, маленькие, явно на детскую руку. Рита сама хоть и не любила вязать, но образ бабушки, усердно трудящейся над вязаными вещами для внуков, заставлял невольно умилиться.
— Итак, можете рассказать про вашу жизнь в то время?
Рита мельком опустила взгляд на блокнот, сверившись с заранее написанными вопросами. Мария Вячеславовна вздохнула, однако продолжила размеренно довязывать детские варежки.
— Ох, это было так давно, мне и годков было всего восемь, совсем, маленькая. Мы тогда жили в Ленинграде, прекрасный город, — старушка замолчала, погрузившись в свои воспоминания, Рита прокашлялась, задав наводящий вопрос:
— Можете рассказать, что стало с вашими родителями?
— Ну, папу отправили на фронт в самые первые дни войны, мы каждую неделю писали ему письма и надеялись, что хоть одно дойдёт. Знаете, как мы обрадовались, когда спустя месяц получили письмо. Там было начёркано немного, всего пять строчек о том, что у него всё хорошо. Писал, что мы одержим победу и скоро он вернётся. Что он нас всех целует. А у нас-то семья большая была: мама да нас, детей, четверо. Вот мама нас каждого в щёку вместо отца целовала. Я ещё запомнила, что она плакала; тогда никак не могла понять, всё думала, что мама чем-то расстроена. Сейчас-то уже понимаю, что это были слёзы облегчения, — она на мгновение прервала свой рассказ.
— А что потом стало с вашими родителями? Они?.. – Рита замялась. Однако Мария Вячеславовна только улыбнулась, кивнув:
— Все мы рано или поздно там окажемся. Мой отец пропал без вести через полгода после его первого письма к нам, он и писал-то всего трижды за всё время. Может и больше, но мы получили всего три. Мама долго держалась, но сами понимаете: всего сто двадцать пять грамм хлеба. Он был меньше ладошки, но даже его мать умудрялась делить между всеми нами, почти ничего не оставляя себе: мы были постоянно голодными. Когда она однажды утром не проснулась, нас приютила соседка, у неё уже к тому времени все свои померли от голода, а она всегда была жалостливой женщиной. Так и жили. Я сейчас очень жалею, что не осталось никаких фотографий от моих родителей: мать была самой настоящей красавицей, я вас уверяю.
Рита улыбнулась, когда подслеповатые глаза пожилой женщины снова прищурились от приятных воспоминаний. Она продолжила свой рассказ:
— Я была самой старшей и пошла всего через год после начала работать на завод. Было очень тяжело, я зачастую там и засыпала, когда сваливалась в голодный сон прямо у станков. Мой самый младший братишка, ему было всего три года, после смерти матери захворал, побледнел и слёг. Так и умер, как бы мы его ни выхаживали. Помню, раньше он совсем румяненький был, живой такой, с толстенькими щеками, но за первый год у него лицо так осунулось, совсем на себя перестал быть похожим. Спал целыми днями. А звали его… Дайте-ка минутку вспомнить, я старая уже совсем стала, забываю иногда его имя, – она поморщилась. — Вот, вспомнила! Его звали Ванюшей. Совершенно прелестный малыш был; я помню ещё, когда он жив был, я приходила с работы, брала его на руки, целовала, а кожа у него такая — мягкая-мягкая!
Мария Вячеславовна снова замолчала.
— А что стало с остальными членами семьи? — робко прервала её размышления Рита.
— Мой второй брат от голода умер в школе во время уроков. Просто заснул и не проснулся. Его учительница осторожно потрогала потом за руку — холодная. Но это было не впервой для тогдашних школ. Его осторожно вынесли в коридор, а вечером передали нам, чтоб закопали. Ну, мы его рядом с Ванюшей во дворе и схоронили. У меня ещё была сестра Лида, всего на два года младше. Так она всю блокаду пережила, потом даже в институт поступила на учителя младших классов: детей очень любила. Но попала в несчастный случай: ехала рано утром на велосипеде на работу, её машина сбила. А больше у меня и не было никого, да и не мудрено растерять родственников в те года, — послышался тяжёлый вздох.
— А как же дети? — Рита озадачилась. — У вас разве нет детей?
— Нет, милочка, — Мария Вячеславовна горько улыбнулась, покачивая головой. — Я надорвалась, всё здоровье подрастеряла, а потом выяснилось, что я бесплодна.
На несколько мгновений воцарилась тишина.
— А вы можете описать ваше детство во время блокады несколькими словами? Ё Голос Риты заметно стих. Этот вопрос был одним из последних, записанный у неё в маленьком блокноте, и задала она его чисто машинально: ответ уже сам приходил на ум.
— Детство?
Старушка улыбнулась.
— У меня его не было, но…
Она перевела взгляд на Юлю, играющую с кошкой.
— Но я хочу, чтобы оно было у них,
Она опустила взгляд на довязанные только что детские варежки в своих руках. В глазах у старушки стояли слёзы. Она снова посмотрела на Риту, дрожащим голосом произнеся: — — Вам не нужны детские варежки? У меня их много.
Анна Балакина (шк.№1)
